«Сосание пальца — маркер ПТСР»: как психологи помогают детям из зоны СВО

Новосибирские специалисты сопровождают психологическую работу с детьми, живущими на территории боевых действий в Луганской народной республике и Запорожье. Этот уникальный практический опыт лёг в основу курса НИПКиПРО для педагогов из Новосибирска, которые по роду занятий сталкиваются с теми, кто приехал из зоны СВО. Какие специфические проблемы возникают у детей, перенёсших бомбёжки, смерть близких и одноклассников, какие — у детей, чьи отцы защищают родину с оружием в руках? Правда ли, что чем младше ребёнок, тем легче проходят переживания? Как диагностировать ПТСР у малыша и у подростка? Чем детское горе отличается от взрослого? Об этом «НН» рассказали авторы курса — кризисные психологи Ангелина Штельвах и Ольга Афонина и детский клинический психолог Марина Гришкевич.

— Нам, специалистам, сопровождающим психологическую работу в  зоне спецоперации, довелось побывать на  территории ЛНР вживую. В  командировках мы  общались с  педагогами из  Луганска  и  прикоснулись к  тому, как они живут, слышали, как воют сирены, видели блокпосты и  комендантский час, испытывали леденящий страх и  фоновое чувство тревоги. Это очень яркие и  эмоциональные воспоминания, это невозможно забыть. И  этот опыт меняет жизненные приоритеты. С  учителями из  Луганской народной республики и  Запорожской области мы  и  сейчас на  связи. Читаем лекции онлайн, ориентируемся в  первую очередь на  запросы самих педагогов.

На  новых территориях кризис не  закончился, боевые действия продолжаются, люди продолжают в  них жить. Их  ещё не  отпустило, они живут собранные и  мобилизованные. Один из  последних запросов был от  родителей из ЛНР и Запорожья о подготовке к  экзаменам. Такая мирная повестка среди бомбёжек и  гибели людей. 

Нельзя сказать, что там привыкли к  происходящему. Номер единого детского телефона доверия активно разошёлся по  новым территориям, эти звонки принимают в  том числе и  психологи в  Новосибирске. Звонят мирные жители из  зоны СВО, например, из  Мелитополя сразу после того, как закончилась бомбёжка. Это люди в  шоковом состоянии. Но  они научились в  такой ситуации жить.

Статистических данных об их психологическом самочувствии нет, но  есть запросы педагогов и уполномоченных по  правам  детей с этих территорий, что позволяет сделать выводы о самых актуальных  проблемах, которые там возникают. 

Мы  считаем, что это достоверная информация, потому что у  учителей есть инструмент  гораздо более надёжный, чем психологические тесты  — педагогическое наблюдение изо дня в  день.  Социально нормативные «правильные» ответы на  вопросы тестов подростки дать могут, а  вот выдать «правильное» поведение 24/7  — нет. И  когда учитель своих учеников давно знает, он  сразу видит, что изменилось.

Актуальнейшие проблемы — буллинг и  суидидальное поведение школьников. Учителя спрашивают об  инструментах, которые позволят с этим работать.

Помимо постоянного стресса из-за боевых  действий, потерь близких, есть первая любовь, сложности в  отношениях с  родителями и  одноклассниками, учителями. Обычные возрастные проблемы накладываются на  другие мощные кризисные события, дети и  подростки могут не  справиться с  потоком переживаний и  интенсивностью чувств и порой выбирают покончить с  собой. Раньше считалось, что лучшая профилактика суицидов  — о  них не  говорить. Это не  так, говорить нужно, но  нужно понимать, как это делать грамотно и  профессионально.

Сейчас в  Новосибирске живёт много детей из  Запорожья и  Луганска, а  также тех, чьи родители служат по контракту или погибли. Травмирующие события,  стресс от  полной смены окружения очень серьёзно влияют на  поведение детей и  подростков. Когда мы начали создавать программу курса для педагогов, работающих с этими категориями в нашем городе, мы  тоже решили опираться на  запросы самих учителей и  воспитателей.  К  нам приехали педагоги со  всего региона и  привезли кейсы из своей практики. Мы  очень вдохновлены обратной связью, содержание курса будем расширять, поскольку нужно работать не  только с  конкретным ребёнком или подростком, но  и  с  его семьёй, и  со  всем классом. 

Это задача очень благодарная. Мы  видим, что вовремя сказанное доброе слово на  самом деле спасает жизнь и  способно изменить самочувствие и  будущее человека. Дети травмированных родителей тоже вырастают травмированными, об  этом писали ещё в  50-х годах прошлого столетия. У  нас есть шанс этого не  допустить.

— Когда мы  говорим о  посттравматическом расстройстве у  взрослых, то  вспоминаем воинов-«чеченцев» и  «афганцев» с  ночными кошмарами и  флешбэками, когда какая-то деталь  — запах, звук  — напоминает о  пережитом событии и  запускает реакцию, которую человек не  может остановить усилием воли.  У детей другая картина. Существует миф, что маленький ребёнок ещё ничего не  понимает и сильные переживания обойдут его стороной. На  самом деле  его переживания просто иначе выглядят, и  зачастую взрослые не  понимают, что это не  проблемы с  поведением.

Например, у  малышей, которые ещё плохо говорят и  не  могут выразить чувство вербально, есть специфический способ продемонстрировать своё неблагоприятное эмоциональное  состояние: они начинают кусаться, биться о  предметы, щипать себя. Проявляют агрессию и  пытаются заглушить внутреннюю боль, причиняя себе боль физическую. Воспитателям очень важно знать, что это не  плохое поведение или результат стресса от  смены места жительства, например, а  маркер ПТСР. И  в  этой ситуации нужно обязательно привлекать психолога.

Дети могут очень тяжело переживать вещи, которые, по  мнению взрослых, не  очень важны  — потерю игрушки, комнаты, друга, учителя. Ещё острее реакция может быть, если ребёнок находился в  зоне боевых действий, видел бомбёжки, столкнулся с  голодом, невозможностью ходить в  школу, в  гости к  друзьям, потому что там действует комендантский час, пережил смерть родителя. ПТСР может проявиться через регресс поведения. Если шестилетний мальчик начал сосать палец  — это не  звоночек, это набат.

У  подростков на  кризисное состояние может указывать множество признаков. Это  кошмарные сновидения, болезненные и  навязчивые воспоминания, которые могут спровоцироваться запахами, звуками, то  есть классические симптомы ПТСР. Плюс специфические возрастные. Например, тотальное снижение успеваемости, когда с  интеллектом проблем нет, но  резко ухудшились оценки сразу по  нескольким предметам. Или равнодушие  к  тому, что прежде очень интересовало. Если это продолжается плюс-минус две недели, нужно привлекать кризисного специалиста.

Внешними признаками сложного состояния могут стать метафорические высказывания, например, «Я хотел  бы оказаться в  волшебной стране, подальше от  всего этого».  Многие люди именно в  подростковый период впервые пробуют алкоголь или сигарету. Но  если начинается именно систематическое употребление спиртного — стоит обратиться к специалистам  соответствующего профиля. Любые формы девиантного поведения  — увлечение психоактивными  веществами, агрессия, матерная брань  — могут указывать на  ПТСР. И  важно подключать профессионалов.

Нельзя сказать, что чем меньше ребёнок, тем легче он  будет переживать боевые действия. Значение имеет не  только возраст, но  и  характер травмы, длительность стрессового воздействия, реакция ближайшего окружения. Например, кто-то из  членов семьи был в  заложниках  — это автоматически заденет ребёнка, потому что расстраиваться будут взрослые. Психологические травмы детей в  том случае, если он  сам не  пострадал, а  пострадала мать, подтверждают медицинские исследования. Велика вероятность, что ему потребуется психологическая помощь во  взрослом возрасте. Чем младше ребёнок, тем лучше он  считывает эмоциональные невербальные проявления родителей, даже если они говорят, что всё  хорошо.

Сложность в  том, что ПТСР бывает нескольких видов, и  здесь необходима комплексная помощь: и  психолога, и  психотерапевта. Неспециалист не  сможет на  глазок определить серьёзность ситуации. Только врач способен принять решение, нужно ли медикаментозное лечение  или можно ограничиться психотерапией.

Но  важно отметить, что у  детей мозг действительно очень пластичный, у  работы с  ребёнком или подростком очень хорошие перспективы. Детское и  подростковое ПТСР поддаётся лечению. Хороший результат у  первой психологической помощи, которую проводит даже неспециалист, если она оказана вовремя.

Важная вещь, которой мы  стали обучать педагогов в зоне СВО, чтобы они в  свою очередь научили детей,  — это навыки самопомощи и  первой психологической помощи, эффективные копинг-стратегии, то  есть способы жить в  травматичных событиях и  не  сходить с  ума. Например, неэффективная копинг-стратегия  — лечь спать. Да, станет легче, но  не  во  всех случаях поможет. Эффективные способы — это телесность, контакт с  близкими и  людьми, которым доверяешь. Пережить стресс помогают разговор с  другом, с  психологом телефона доверия, дыхательные практики. Опыт показывает, что дети и  подростки хорошо осваивают психологические методики и  могут успешно оказывать первую помощь себе и  своим близким. А это шанс пережить сложное время с  минимальными потерями.

— Это известный многим специалистам кейс: от  пятилетней девочки скрыли смерть отца, сказали, что папа уехал в  командировку, но ребёнок стал  рисовать гробы, такие характерные домики с  крестами. Когда напуганная мама привела дочку к  психологу, выяснилось, что девочка об  этом догадывалась, но  поскольку это не  было проговорено, у  ребёнка не  было возможности попрощаться с  отцом и  пережить горе, она продолжала вновь и  вновь воспроизводить этот образ.

Прощание, пусть даже символическое, с  дорогим и  важным  необходимо всем, в  том числе и  детям. Если использовать не  однозначное «умер» или «погиб», а многозначное слово «ушёл», останутся неопределённость и  ожидание, что папа вернётся. Останутся напряжение и  тревога, которые существенно затруднят жизнь.

Как и  взрослый, ребёнок, получивший трагическое известие, начинает переживать горе: проходит стадии отрицания, гнева, торга, депрессии и  принятия. Их  последовательность неустойчива и  может меняться. Если горюющий сегодня ребёнок зол и  ни  с  кем не  хочет общаться, а  завтра он  печален  — это нормально. Постоянная сменяемость настроения может продолжаться примерно полгода, затем начинается адаптация.

Детское горе отличается от  взрослого в  первую очередь тем, что ребёнок может чувствовать вину. Причина — в мифологическом мышлении, характерном для этого возраста. «Я  не  так поговорила с  папой, и  я  виновата в  том, что он  погиб»  — ребёнок может быть убеждён в  этом в  глубине души, мучиться от сложившегося ощущения и  ни  слова об этом не  сказать. И  здесь важно заметить поведенческие маркеры эмоционального неблагополучия и  инициировать разговор.

Иногда на  изменения в  поведении обращают внимание учителя, иногда друзья. На детский телефон доверия поступали звонки от детей, чей друг стал грустным и  плачет постоянно, они спрашивали, как помочь. Речь шла о  ребёнке из  семьи погибшего военнослужащего.

Прежде психологические нюансы работы с  горем не  были настолько востребованными у  педагогов. Столкнувшись с  ним на  практике, специалисты поняли, что этому нужно учиться. Этой теме мы  посвятили практическое занятие на  своём первом курсе для учителей, взаимодействующих с  детьми из зоны СВО  и семей бойцов, и  уже поняли, что в  следующем курсе проблему нужно рассматривать ещё глубже и  подробнее.